Практики

Реализация принципов безупречности.
Даосские притчи.

Притча 29

   Конфуций встретился с Лаоцзы и заговорил о милосердии и справедливости.
- Если, провеивая мякину, засоришь глаза, - сказал Лаоцзы, - то небо и земля, все четыре страны света поменяются местами. Если искусают комары и москиты, не заснешь всю ночь. Hо нет смуты большей, чем печаль о милосердии и справедливости - она возмущает мое сердце. Если бы вы старались, чтобы Поднебесная не утратила своей простоты, вы бы двигались, подражая ветру, останавливались. возвращаясь к природным свойствам. К чему же столь рьяно, будто в поисках потерянного сына, бьете во все неподвижные и переносные барабаны? Ведь лебедь бел не оттого, что каждый день купается; а ворона черна не оттого, что каждый день чернится. Простота белого и черного не стоит того, чтобы о ней спорить; красота имени и славы не стоит того, чтобы ее увеличивать.
Когда источник высыхает, рыбы, поддерживая одна другую, собираются на мели и стараются дать друг другу влагу дыханием, слюной. Но лучше им забыть друг о друге в просторах рек и озер.
Повидавшись с Лаоцзы, Конфуций вернулся домой и три дня молчал.
- С чем вы, учитель, вернулись от Лаоцзы, - спросили ученики.
- Hыне в нем я увидел Дракона. - ответил Конфуций. - Дракон свернулся в клубок, и образовалось тело, расправился, и образовался узор, взлетал на облаке, на эфире, кормился от сил жара и холода. Я разинул рот и не мог его закрыть. Как же мне подражать Лаоцзы!
- В таком случае, - спросил Цзыгун, - не обладает ли тот человек неподвижностью Покойника и внешностью Дракона, голосом грома и молчанием пучины, не действует ли подобно небу и земле? Не удостоюсь ли и я, Сы, его увидеть? - и от имени Конфуция Цзыгун встретился с Лаоцзы.
Лаоцзы только что уселся на корточки в зале и слабым голосом промолвил:
- Годы мои уже на закате, и я ухожу. От чего вы хотите меня предостеречь?
- Почему только вы, Прежде рожденный, считаете, что три царя и пять предков не были мудрыми? - спросил Цзыгун. - Ведь они управляли Поднебесной по-разному, слава же им выпала одинаковая.
- Подойди, поближе, юноша, - сказал Лаоцзы. - Почему ты считаешь, что управляли по-разному?
- Высочайший передал власть Ограждающему, Ограждающий Молодому Дракону, - сказал Цзыгун. - Молодой Дракон применял силу физическую, а Испытующий - военную. Царь Прекрасный покорился Бесчеловечному и не смел ему противиться. Царь Воинственный пошел против Бесчеловечного и не захотел ему покориться. Поэтому и говорю, что по-разному.
- Подойди поближе, юноша, - сказал Лаоцзы. - Я тебе поведаю, как управляли Поднебесной три владыки и пять предков. Желтый Предок, правя Поднебесной, привел сердца людей к единству. Когда родители умирали, дети их не оплакивали и народ их не порицал. При Высочайшем в сердцах людей Поднебесной появились родственные чувства. Если из-за смерти своих родителей люди придавали меньшее значение смерти чужих родителей, народ их не порицал. При Ограждающем в сердцах людей Поднебесной зародилось соперничество. Женщины родили после десяти лун беременности, дети пяти лун от роду могли говорить; еще не научившись смеяться, начинали узнавать людей и тогда стали умирать малолетними. При Молодом Драконе сердца людей Поднебесной изменились. У людей появились страсти, а для применения оружия обоснования; убийство разбойника не стали считать убийством. Разделили на роды людей и Поднебесную для каждого из них свою. Поэтому Поднебесную объял великий ужас. Поднялись конфуцианцы и моисты. От них пошли правила отношений между людьми, а ныне еще и отношений с женами. О чем еще говорить! Я поведаю тебе, как три владыки и пять предков наводили порядок в Поднебесной. Называется - навели порядок, а худшего беспорядка еще не бывало. Своими знаниями трое владык наверху нарушили свет солнца и луны, внизу - расстроили сущность гор и рек, в середине - уменьшили блага четырех времен гола. Их знания более ядовиты, чем хвост скорпиона, чем зверь сяньгуй. Разве не должны они стыдиться? Ведь не сумев обрести покой в собственной природе, они сами еще считали себя мудрецами. Они - бесстыжие! Цзыгун в замешательстве и смущении остался стоять на месте.